Глава 20

На востоке и на западе от озера

31 мая – 1 июня 1998 года

Тоекуда изо всех сил старался стоически переносить дикость эбису, в том числе их неспособность помнить о данных обязательствах и хоть немножечко учитывать ход времени.

Только поздним вечером тридцатого наконец-то прилетели вертолеты. Тоекуде дали до полусотни объяснений, почему появились так поздно и почему никак нельзя было иначе. Все объяснения были совершенно неубедительны и дико противоречили друг другу. Тоекуда махнул рукой. Труднее было принять попытки обманывать его, пользуясь тем, что он иностранец и может не знать местных условий. Ловя усмешечку превосходства и зная, что эбису нагло врет, Тоекуда не мог не задумываться: неужели это потому, что он японец?! Может быть, будь он американцем или немцем, с ним вели бы себя приличнее?! Или жители этой страны окончательно стали подобны белым медведям, прикормленным на свалках и помойках?!

Тоекуда помнил трогательные, веселые на первый взгляд, по существу – жуткие фотографии: цари Арктики, громадные хищные звери весом в полтонны, превращались в приблудных попрошаек, разучаются охотиться, становятся зависимы от того, сколько бифштексов не доедят туристы.

Умея управлять своей психикой, японец специально вспоминал умное, аскетичное лицо Савела Печенюшкина, приятное лицо его жены, долгие разговоры с Михалычем и Игорем Андроновым в роще ученого городка. Нет-нет! Эта страна пережила тяжкую болезнь, и многих еще лихорадит. Тем более, что Тоекуда помнил, с кем он имеет дело и кто послал сюда всех этих людей. И даже среди этих дефективных, не вполне нормальных созданий (что вменяемый человек в уголовники не пойдет, Тоекуда был совершенно уверен) попадались сравнительно полноценные экземпляры. С Толиком, Серегой, Валькой Тоекуда быстро сблизился и, начиная дальние маршруты, полагался на них почти как на Мишу с Васей.

Он заранее разделил на секторы все окрестности озера. Задание у каждой группы – обследовать сектор, постоянно выходя на связь. Первое сообщение о людях поступило к утру тридцать первого, и оттуда, где результатов Тоекуда почти не ожидал, – с юго-восточного берега озера, и из группы, которую вел Миша. Там с вертолета видели одиноко бредущего человека, и этот человек выбежал на самый берег и махал вертолету рукой.

Проглотив почти кипящего чаю, на ходу перехватив черствого хлеба, Тоекуда вылетел туда, велев Мише брать соседний сектор.

Вот, значит, здесь был человек… А вот и он! Бегает, прыгает, махает курткой, а вот и костер, на нем что-то… Оружия у него нет, видно, что рад, но пусть уж его держат на прицеле. Так, на всякий случай, так вернее.

Сразу бежит к севшему вертолету. Вид не очень здоровый, усталый. Но видно, что тренированный и сильный человек.

И первое, едва выключили двигатели и открыли люк:

– Там товарищ, совсем больной, несколько километров…

Миша беседует сам, Тоекуда только пытается понять. И перед началом разговора тихо мотает головой: этого человека он не нанимал и кто такой, совсем не знает. Миша понимающе кивнул, перед тем, как приступить к общению:

– Хоть бы поздоровался, братан! Ты из экспедиции? А где все остальные?

Не понимает, и заводит снова:

– Здравствуйте… Там товарищ, совсем больной, надо к врачу…

– Ты из отряда? Чижикова знаешь?

– Мы с товарищем тут заблудились… Снег выпал, он заболел, я пошел…

– А что вы делали-то здесь с товарищем?!

И глупая улыбка освещает небритую физиономию:

– Ну чо? Отдыхали мы тут…

И тут Антон изобразил лицом нечто, одновременно делая лукавые глаза и весело ухмыляясь с эдаким алкашеским «Хе-хе…».

– Неужто этим делом в поселке нельзя заниматься?!

– Мужики знакомые на вертолете забросили, а назад не прилетели больше.

– Что же они так?!

– А хер их знает…

Даже Миша отметил умные, цепкие глазки, контрастирующие с обликом залитого водярой побродяжки. Мужики с такими глазами и с такой мускулатурой не слоняются без дела, влетая в идиотские истории, не заболевают посреди тундры, не учиняют алкашеских эпопей на болотных кочках, не носят с собой карабины, а если носят, то не так ухватисто. Тем более, отметил Тоекуда, и каждый подумал, хоть и на разных языках: «Ох, что-то здесь нечисто!»

– Ну, садись, полетели к товарищу!

Но Тоекуда замахал рукой:

– Миша, спроси, далеко ли до товарища?

– Что случилось?

– Да эти строения… Я хотел бы осмотреть.

– Давайте на обратном пути?

– Так до товарища-то сколько?!

– Говорит, километров пятнадцать.

– Тогда – на обратном пути.

…Вася не заметил, как и куда ушел Антон. Страдания тела смешивались у него с необходимостью договорить. Наташа звала его, она вдруг начинала им интересоваться. Почему-то он вдруг перестал быть для нее дурной горой мяса без мозгов, и они шли через рощу к ученому городку, и говорили, говорили, говорили… Иногда Василий вдруг словно уплывал куда-то, растворялась в ничто эта роща, уходило вдаль недоуменное лицо Наташи, и тогда он опять оказывался здесь, лежащим в спальнике в тундре. А иногда он уходил в полное черное ничто, где не было ничего: ни Наташи, ни мешка, ни тундры. В эти минуты он лежал, закинув почерневшее лицо с заострившимся носом, с опухшими бесформенными губами, и больше всего походил на собственный труп. Но всякий раз он возвращался – или туда, или сюда.

Очередной раз очнувшись, Василий вдруг заметил волка. Он сразу понял, что это волк, а никакая не собака, хотя и не смог бы толком объяснить, почему. Волк сидел совершенно по-собачьи, серо-седая зимняя шкура клочьями торчала из буро-серой, летней – волк линял. Желтые глаза с коричневой сеткой, сменяющим форму тоже коричневым зрачком внимательно следили за Василием. Он взялся за карабин, но подняться и сесть не сумел и навести карабин лежа – тоже. Карабин стал ужасно тяжелым, совершенно неподъемным для него, и дуло плясало, описывая в воздухе круги. А волк исчез, и Вася даже не мог бы сказать, в какую сторону он убежал… или ушел?

С тех пор всякий раз, возвращаясь сюда от Наташи, Василий видел здесь волков. Волки стали частью этого мира, совершенно неотъемлемой частью. Он открывал глаза, и волки сразу исчезали. Они исчезали бесшумно, совершенно неясно, куда. Просто растворялись в одно мгновение, и все. И никогда ничего не делали, только сидели и смотрели. Василий даже начал думать, что волки ему померещились, но однажды он открыл глаза, потому что кто-то тянул его спальник Вася поднял голову, а это был волк, и он тянул спальник и одновременно наблюдал одним глазом за ним. Вася крикнул, вернее, он думал, что крикнул, из обметанного рта раздалось разве что сиплое карканье. Но волк моментально исчез.

В другой раз Васе почудился запах. Не то чтобы совсем уж неприятный, так пахнет изо рта большой собаки. Волк сидел совсем рядом, в изголовье, но так, что Васе не был сразу виден. Он успел рассмотреть волка, потому что когда он закинул голову, волк не растворился, а убежал довольно медленно. Он был почти без седой зимней шерсти, меньше и темнее первого. Вася не был уверен, что успел заметить отвисшие соски, но не сомневался – это самка.

Это было в самое темное время. Вернувшись в следующий раз, Василий опять увидел волков и улыбнулся им, как старым знакомым. Волки сидели в ногах, совсем рядом от него, касаясь плечами. Была в их поведении какая-то обоюдная теплота, интимность – спокойная, привычная, и Василий убедился – это супружеская пара. Но больше всего поразили его волчьи морды. И раньше не было в них ненависти или злобы. Но была напряженность, готовность сразу раствориться. Сейчас волки сидели расслабленно, с добродушными, вполне собачьими мордами. И вот тут Василий испугался, он понял, что волки больше не охотятся. Волки больше не боялись его, даже не проверяли, годится ли он, как добыча. Они просто пришли пообедать.

Василий ощупал оружие. Карабин лежал на месте. Уцепив под замок, Вася пытался поднять, но убедился, что не может. Волки насторожились. Василий положил на ноги ствол, потянул вверх ружье за замок. Пронзила мысль, что он не сможет и спустить курок. Стало горько, что вот так умирает – в полном сознании, понимая, что происходит. Волки сидели, насторожив острые уши, внимательно наблюдая, с напряженной мускулатурой.

Вася положил на спуск два пальца, поместилось даже три. Неприжатое ружье отлетело, сильно ударило в челюсть. Волки исчезли. Вася тоже исчез и пошел гулять в роще с Наташей.

Открыв глаза в этом мире, с тундрой и с волками, он сразу стал искать волков. Их не было, и Вася даже почувствовал разочарование, как же так? Вместо волков над ним наклонились какие-то чужие люди, и только одно лицо этих стоящих вокруг он знал – Антона.

Человек с плоским, незнакомым лицом наклонился ниже, чем-то уколол его в предплечье. Вася понял – этому смуглому, непривычному человеку задавали вопрос, выживет ли он, Вася. Человек отвечал невнятно, но понять было можно, что жить он будет, но надо быстрее. Он не понял, что надо быстрее.

Его вынимали из спальника, клали на что-то, он качался, поднимался над землей, двигался к вертолету. Откуда же здесь взялся вертолет?! Василий пытался сказать, что надо взять с собой волков, но мир померк, и он снова ушел в никуда.

– Что вы ему? – тихо спросил Миша Тоекуду.

– Антибиотик и снотворное. А теперь, – повернулся он к Антону, – не могри ри вы, с насим увазением, показара, откуда приходира?

Антон обалдело молчал, Мише пришлось перевести.

– Да мы… да нас…

– Здесь никогда не садился вертолет, не проезжал вездеход, а самолет здесь не сядет. Так откуда вы пришли с товарищем?

Антон заковырял в носу.

– Антон, мы можем сделать просто, будем летать кругами, все сильнее расширяя круги от этого места. Но тогда может стать хуже Василию. Решайте.

Антон безнадежно махнул рукой, окончательно нарушив священные основы спецназа.

– Только, ну, как бы это… В общем, никому не надо сообщать, рассказывать, что кто сказал. И про задание я ничего рассказывать не буду…

И снова шел вертолет, рассекали воздух сверкающие лопасти винта. А в нескольких километрах к югу мудрый старый Алексеевич услышал двигатель и громко крикнул послушному, неузнаваемому Грише:

– А ну прячь все это дело!

И знающий, о чем идет речь, Гриша моментально кинулся ховать на «нужные» места крупу, спиртное и оружие. Так что вышедшие из вертолета застали только то, что им положено: костерок, и над ним – тушка зайца (поймали силками, конечно), чайник, небритый измученный Алексеич, озабоченный, как дальше жить, Гриша.

– Здравствуйте, у вас хлебушка нет? – такими словами встретил Алексеич вышедших из вертолета.

– Хлебушек есть… Есть и мясо. Ну что, можем вас отсюда снять, увезти в город. Собирайтесь! – вновь выступил в роли переводчика Миша.

– Нет, уходить нам никак нельзя…

– Почему нельзя?

– Нам надо технику стеречь. Начальство про нас в курсе дела, когда надо будет, тогда и снимет.

– А если у вас еды нет? Тогда как?

– Задание выполняют любой ценой… В том числе и ценой жизни. У вас что, в Японии не так?

– Было так, теперь все совсем не так.

– Какая странная страна.

– Ну, собираетесь?!

– Нет, мы не можем… Вот если вы нам хлебушка подкинете, тогда спасибо…

– Подкинем и хлеба, и другой еды.

Тоекуда не мог не заметить, что Алексеич вовсе не истощен, и сделал весьма правильный вывод, что не так плохо они с Гришей и устроились. Но почему это страшная тайна?!

– Ладно… Вот хлеб, крупа, консервы. Вам вдвоем хватит надолго. А теперь скажите, почтенные, вы должны были садиться не здесь, верно?

– Не здесь…

– А где?

– Не… Не могу вам сказать…

Бочком, бочком, морским крабиком стал пятиться бедняга Алексеич.

– Стояра! – рявкнул Ямиками «по-русски» и добавил с самым грозным видом: – Вы могра не говорира… Тогда мы будет рассифровывать яссик… Но тогда вы нам узе совсем не будете нузьны…

И попросил Мишу перевести, вдруг он упустил что-то важное. Вряд ли Ямиками собирался прикончить бедного старого Алексеича.

Собственно, прямых угроз и не было… Но такой кровожадностью отдавал оскал интеллигентного, милого Тоекуды, столько страшных сказок стояло за ним, за его улыбкой, за самой Японией – про зверства садистов-самураев (право, уж кому бы рассказывать), что Алексеич сломался, и сразу. И просил только того же, что и Антон, чтобы никак не стало известно, что они что-то сказали… Тоекуда отметил это, заверяя Алексеича во всем, что только можно.

Тоекуда вышел на связь.

Нет, никого не отыскали.

– Василий, выйдете в северо-западный угол озера.

– Вы же там были, шеф?

– По-видимому, надо забираться дальше, подниматься по течению рек. Но помните – задача остается: зафиксировать и сообщить. Исключение – бедственное положение найденных.

– Слушаю, шеф, выхожу на северо-запад.

– Жду сообщения с северо-запада.

– Знаете, Миша, – задумчиво сказал Ямиками, когда вертолет шел обратно, к загадочным развалинам у озера, – все это мне очень напоминает один детский рассказик про мальчика, которого во время игры поставили на пост. И этот мальчик чуть не простудился в вечернем холодном саду, но отказался уйти, пока его не снимет с поста настоящий капитан или майор. Но с одной поправкой… Все эти люди ведут себя, как этот глупый мальчик, но одновременно хорошо умеют заботиться о себе. Причем заботиться, обманывая своих начальников и командиров.

– Если они расскажут, как заботятся о себе, их могут наказать, – уточнил Миша.

– Вот это-то как раз и странно… Совершенно необъяснимая система взаимного вранья. Какой в ней смысл? – продолжал удивляться Ямиками. – И, кстати, Миша. А это что за место, куда мы летим? Кто здесь строил и зачем?

И Тоекуда удивился: какое торжественно-скорбное выражение приобрели сразу лица эбису.

– Наверное, это лагерь… Тут много строили… Добывали руды и плавили из них металлы… Но все силами заключенных, понимаете?

– Силами рабов? Из лагерей?

– Их никто не называет рабами.

– А в чем разница? – заинтересовался Тоекуда. – Чем ваши заключенные отличаются от рабов?

Эбису хмыкали, прятали глаза, пожимали плечами. Тоекуда понял, что нащупал какую-то неизвестную до сих пор больную точку в их психике.

Осмотр лагеря был короток – слишком уж все было ясно. Тем более, Тоекуда читал и «Архипелаг ГУЛАГ», и прочую литературу. Только одно вызвало у него вопросы – странное сооружение из лиственничных бревен высотой примерно в метр с небольшим, шириной в метр и длиной в два. Бревна в перекрытии плотно не смыкались, оставляя щели сантиметров по пятнадцать.

Разбойнички пожимали плечами, хмыкали. Даже всеведущий Миша не смог ничего объяснить. Выручил Валька, которого Тоекуда считал больше пригодным к лесоповалу и тасканию тяжестей.

– А это, понимаете… ну, наказание такое. Сажают туда человека, а холод – понятно какой. Или, скажем, летом комары. Опять же холод и мошка, если осень.

– Откуда ты знаешь про это, Валя?

– Дед рассказывал. Он в те годы лагеря прошел, все видел.

Хотелось отойти подальше от этого тяжелого места. Так и мерещился скорчившийся, умирающий человек в этом полугробу из ошкуренных лиственничных бревен.

За оградой мерзкого места все было точно такое же – лиственницы на фоне синего неба, мягкая салатная хвоя, коричневые стволики, ягель, местами пробивалась и трава.

Сели на том месте, где несколькими часами раньше Антон намеревался жарить гуся.

– А вот что мне непонятно, Миша… Ну вот, были эти лагеря. У нас ведь тоже много чего было, вплоть до лагерей, где ставили медицинские опыты на людях. Но у нас прах этих вот людей… жертв, их прах давным-давно перезахоронен. У вас, по-моему, до сих пор говорить о сталинских лагерях считается чем-то почти неприличным. А останки жертв попросту валяются в тайге и в тундре. Почему? Ведь политический строй сменился?

– Наверное, просто трудно кого-то перезахоронить. Представляете себе масштабы?! Тут же миллионы скелетов… Да еще на огромной территории. Да еще расходы…

– Если провести операцию умело и задействовать организации, которые практически без дела, – ту же армию, гарнизоны, тогда, наверное, стоимость будет не такая большая.

– К тому же документов нет. Документы сознательно уничтожались. Вот хотя бы эти… Кто здесь лежит, про них очень трудно узнать – кто они, откуда, как звали… Тогда – какой смысл?

– Нет, я не согласен с вами, Миша… Допустим, трудно захоронить людей на их родине, но можно же просто положить их в землю по-человечески? Я в России в последние приезды вижу просто всплеск религиозности, ну так хотя бы отпеть их, этих несчастных!

– А смысл? Они и так лежат…

– Сейчас лежат, как животные, как падаль. Я спрашиваю, что мешает положить их в землю, как людей? Как граждан своей страны?

– По-моему, перед страной стоят такие проблемы, что это просто неактуально. Не этим надо заниматься.

– А кто-нибудь спрашивал у людей, чем сейчас надо заниматься? Я что-то не слышал.

Миша выразительно пожал плечами.

– А давайте спросим остальных? Переведите им! Почему, по их мнению, до сих пор не перезахоронены останки жертв концентрационных лагерей?

И опять положение спас Валентин:

– А что изменилось-то?! У власти те же самые… те, кто лагеря и строил.

– Но ведь политический строй изменился? Даже страны новые появились – вместо Советского Союза – Украина, Российская Федерация…

– Эх, господин хороший… Я вам про Фому, вы мне про Ерему. Я же не про строй говорю, я про людей говорю. Люди-то у власти кто? Те же люди у власти. У кого дед лагеря строил, у кого – дядя, у кого еще кто-то. Вот господин Ельцин – вроде демократ демократом. А кто в Екатеринбурге дом купца Ипатьева взорвал? А Ельцин и взорвал, когда секретарем обкома был. Не сам, конечно… А почему взорвал? Потому что ЦК приказал, а он взял под козырек да и выполнил. Так и эти…

– Но ведь в Германии иначе! И у нас в Японии – иначе!

– Так там и люди другие пришли. Не те, кто лагеря строил, вот и все.

– Миша, вам не кажется, что Валентин все объяснил, и сделал это очень хорошо?

– Гм…

– И вы можете спорить, если хотите, но я вижу четкую связь между тем, что говорит Валентин, и поведением Антона или того хитрого летчика возле сломанного самолета. Это психология рабов.

– Я же вам объясняю – избегайте слова «раб»! Лучше уж тогда слово «зек», заключенный… При слове «раб» все будут возражать против всего, что вы скажете, независимо от всего остального.

– Миша, вы возражаете против слова «раб» или против того, что психологию современных русских людей сформировала лагерная система?

– Про психологию… не знаю. Не моего ума это дело. А про слово «раб» – это точно.

– Понятно… – И Ямиками завершил этот разговор по-русски: – Русски сограсны быть раб, но не сограсны говорить.

Никакие впечатления от лагеря не мешали Тоекуде разливать кофе из термоса, время протекало в беседе, пока около двух часов дня не запищал сотовый телефон. Василий сообщал, что еще в одном месте, на северо-западе озера, нашли следы людей. Следы раскопок, следы лагеря. Тоекуда засопел и сразу вздохнул. Миша уже научился определять его настроение по мельчайшим признакам и понял: сопит от удовольствия – еще что-то все же нашли. Очень может быть и то, что надо. А вздыхает, потому что опять не будет никакого отдыха, нечего на это и рассчитывать.

А через полтора часа Тоекуда стоял на месте лагеря Чижикова и смотрел то на оплывшие раскопы, то на силуэты гор, и сердце его радостно колотилось. Да, эти места он видел в фильме! Та же ширина долины, та же река, те же очертания гор, те же раскопы – того же размера и там же.

И еще – по этой тропинке ходили, и последний раз совсем недавно. Тропа вела вверх по реке, и Тоекуда велел готовить отряд. Сам не зная почему, он был уверен, что драки ну никак не избежать. Двигаясь по тропе во главе двенадцати боевиков, Тоекуда уже через полчаса уловил впереди явственные звуки активнейшей ружейной перестрелки.