С детских лет – видения и грезы,

Умбрии ласкающая мгла.

На оградах вспыхивают розы,

Тонкие поют колокола.

Слишком резвы милые подруги,

Слишком дерзок их открытый взор.

Лишь Она одна в предвечном круге

Ткет и ткет Свой шелковый узор.

Робкие томят Ее надежды,

Грезятся несбыточные сны.

И внезапно – красные одежды

Дрогнули на золоте стены.

Всем лицом склонилась над шелками,

Но везде – сквозь золото ресниц –

Вихрь ли с многоцветными крылами,

Или ангел, распростертый ниц…

Темноликий ангел с дерзкой ветвью

Молвит: «Здравствуй! Ты полна красы!»

И Она дрожит пред страстной вестью

С плеч упали тяжких две косы…

Он поет и шепчет – ближе, ближе,

Уж над ней – шумящих крыл шатер…

И Она без сил склоняет ниже

Потемневший, помутневший взор…

Трепеща, не верит: «Я ли, я ли?

И рукою закрывает грудь…

Но чернеют пламенные дали –

Не уйти, не встать и не вздохнуть…

И тогда – незнаемою болью

Озарился светлый круг лица…

А над ними – символ своеволья –

Перуджийский гриф^[358] когтит тельца.

Лишь художник, занавесью скрытый, –

Он провидит страстной муки крест

И твердит: «Profani, procu ite,

Hic amoris ocus sacer est»^[359].