Глава II. Первые дорожные впечатления
Как только справа показалось почти вплотную подступавшее к дороге болото, Мазур остановил машину и переправил в мутную зеленоватую воду, из которой кое-где торчали кочки бледно-зеленой травы, весь боезапас Стробача, оставив себе только две гранаты — хозяйственный Стробач и их прихватил, справедливо полагая, что в африканской глубинке могут оказаться не лишними. В этом отношении мысли у них явно шли параллельным курсом: Мазур давно был знаком с этой маркой, несколько раз применял. Небольшая, кругленькая — ладная бельгийская игрушечка, способная вмиг выбросить в окружающий мир триста стальных шариков, косящих вокруг все живое. Для некоторых случаев — незаменимый инструмент.
Ну вот. Принес, так сказать, подарок болотному черту Качане. Где-то в самой глубине души (в са-а-а-мой…) конфузясь над собой, Мазур, уставясь на унылое болото, негромко сказал:
— Тале пачулама, Качана…
Что означало: «Вот тебе подарок, Качана». Болотный черт, конечно, был фигурой непривлекательной, и сожранных путников за ним, согласно местному фольклору, числилось немалое количество, но в то же время подарки он любил не меньше, чем какой-нибудь среднеазиатский секретарь обкома. Любые. В точности как сибирские духи, готовые удовольствоваться и ружейной гильзой, и яркой тряпочкой. Лишь бы от чистого сердца, со всем уважением. Знающие люди уверяли, что за подарок он может запросто одарить везением (ну, не постоянным, так сказать, одноразовым) — а уж оно Мазуру было сейчас необходимо, как воздух.
В более цивилизованных местах он первый посмеялся бы над собой — но здесь была Африка. Особая вселенная. Материалисты вправе думать, что им угодно, но пару раз во время прошлых африканских командировок (да и в этой) Мазур не во сне, а наяву нос к носу сталкивался кое с чем, что нельзя было назвать иначе, как чертовщиной — и нельзя было объяснить ни белой горячкой, ни внезапным приступом шизофрении. Это Африка, господа мои, здесь всякое бывает, даже то, чего не бывает…
Сел в машину и тронул с места без резких стартов. Следовало еще многое обдумать — благо очень уж спокойно, комфортно, можно сказать, думается на пустынной дороге в африканской глуши.
В первую очередь — загадочный радиолюбитель из миссии. Ничего особенно сложного, не бином Ньютона. Вполне может оказаться старой, насквозь знакомой, несчетное число раз применявшейся по всему глобусу ухваткой: если район поисков слишком большой, чтобы оцепить его полностью, сплошь и рядом вставляют наблюдателей в несколько точек на тех маршрутах, где беглец или беглецы могут появиться вероятнее всего. Затраты минимальные, а результат может получиться отличный.
Так что нельзя исключать, что миссию посетил один из таких наблюдателей. В любом случае это не человек Стробача, тут дядя Педро совершенно прав: он и не подумал освободить Стробача, хотя имел к тому и время, и возможности. Человек Стробача непременно опознал бы машину пахана.
Если это наблюдатель от официальной погони, то бишь Алмазного спецназа — скверно. Он наверняка видел Мазура, видел, на какой машине тот уехал. Рация у него имеется. Так что впереди возможны любые поганые сюрпризы — ив том случае тоже, если не шпик службы безопасности Алмазного спецназа, а человек кого-то из насквозь «неофициальных» конкурентов. Любой из конкурентов, кого бы он ни представлял, для Мазура одинаково опасен. И его непростую житейскую ситуацию облегчает лишь то, что возможности у охотничков очень уж разные: государство в лице Алмазного спецназа прет в открытую, поднимая при нужде целые воинские подразделения и эскадрильи вертолетов, а частники, воз Стробача хотя бы взять, действуют мелкими группами, не в состоянии устраивать облавы, проверки на дорогах и прочие доступные лишь государству методы. Что делает их во сто раз менее опасными, чем ребятишек с изображением алмаза на рукаве.
В охотниках наверняка числятся не только Алмазный спецназ и та фирма, на которую работает Стробач. Прошло достаточно времени, чтобы известия о падении самолета и о том, что некто пока не установленный скрылся с двумя килограммами алмазов, широко распространились в узких кругах. Заведения вроде алмазных приисков всегда набиты чужой агентурой: экономический шпионаж временами бывает крупнее «классического», озабоченного чертежами новых ракет, военными аэродромами и тому подобным. И персонал прииска, и Алмазный спецназ, и его служба безопасности набраны не из ангелов, а из живых людей — а людям бывают свойственны самые разные пороки, среди которых одним из главных можно считать златолюбие. К тому же дело происходит в Африке, где коррупции, мягко скажем, чуточку побольше, чем в какой-нибудь благонравной Швейцарии. Теоретически рассуждая, даже прилежные и безукоризненные господин Абди и господин Лабранш могут с той же методичностью и старанием, с каким возятся с алмазами, сливать информацию на сторону. Вряд ли жалованье у них такое уж заоблачное — да вдобавок сплошь и рядом и люди с заоблачным жалованьем считают, что не грех бы и подработать на стороне. Так что следует заранее считать, что охотников немало, и, как полагается в таких случаях, шарахаться от каждого куста…
Мазур фыркнул — вспомнил, как на одной вечеринке Лаврик травил стопроцентно достоверные байки из истории разведки. Двести с лишним лет назад датский посланник в Стамбуле (между прочим, настоящий барон) мало того, что снабжал секретной информацией родную державу, как и положено было дельному дипломату в те времена, когда дипломаты поголовно были еще и шпионами — продавал добытые секреты (и не только турецкие) еще и всем без исключения европейским разведкам, работавшим в Стамбуле. Лаврик рассказывал еще, что во время войны 1812 года оборотистый барон проявил высший пилотаж — снабжал секретной информацией и русских, и французов, причем важной, толковой, серьезной. Что, безусловно…
Та-ак!
Мазур стал притормаживать. Слева на обочине широкой пыльной дороги, с обеих сторон окаймленной редкими пальмами и обширными болотами, стоял размалеванный в камуфляжные цвета «лендровер», а рядом — трое аборигенов в камуфляже, берцах, с синими погонами и в синих беретах. Двое — с германскими штурмовыми винтовками с примкнутыми штыками, третий — со здоровенной револьверной кобурой на пузе. Еще издали, завидев Мазура, один из солдат шагнул на дорогу и недвусмысленно, на манер шлагбаума вытянул поперек винтовку. Пришлось затормозить.
Вот в такие минуты мозг и начинает работать со скоростью хорошего компьютера. Может, это обычный патруль сиволапой пехоты, каких немало болтается в подобных районах, где не так уж и далеко гоняют очередных партизан. А может, и замаскированные охотнички. Минус: он один, а их трое. А ему, увы, не сорок и даже не пятьдесят. Плюс: ему еще не семьдесят. Еще плюс: пейзаж таков, что сразу видно: засаде просто было бы негде укрыться… ну, разве что засесть в болоте с аквалангами и перископами, но от местных не стоит ожидать такой технической изощренности. Еще плюс: дорога в оба конца пуста, как лунная поверхность, так что в случае чего никаких свидетелей не будет. Итог вычислений: один-единственный минус (к тому же довольно бледненький) и целых три плюса. Приятная пропорция, предоставляющая немалые шансы…
Уже просчитав возможное жесткое развитие событий, Мазур умышленно остановил машину на противоположной стороне дороги — с этого места все трое были у него как на ладони. Ремешок кобуры отстегнут, патрон в стволе, пистолет снят с предохранителя — как и лежащий на пассажирском сиденье стволом к окну автомат.
В подобных ситуациях следует вести себя барственно. Опустив стекло левой дверцы, откинувшись на подголовник, уставился на троицу надменно, свысока. Он нарочно остановился не напротив «лендровера», а не доезжая пару метров. Чтобы их главный, когда пойдет к нему, не заслонял своих обормотов от возможного огня.
А он пойдет. Будь на месте Мазура брат-абориген на раздолбанной таратайке, патрульные наверняка давно бы уже орали, чтобы вытряхнул свою задницу из машины и встал перед ними, как лист перед травой. Но, во-первых, машина у Мазура была новенькая и весьма недешевая, а во-вторых, он был белым. Это уже требовало совершенно другого стиля поведения.
Так и есть. Они переглянулись, такое впечатление, мысленно почесали в затылках, потом тот, с револьвером, как и ожидалось, пошел к Мазуру через дорогу — правда, не кинулся все же на полусогнутых, а шагал в явных попытках соблюсти некое собственное достоинство: мол, пусть там и белый в хорошей машине, но армия есть армия, аристократия Африки. Ну да, судя по беретам, погонам, кокардам и полному отсутствию шевронов-нашивок — самая сиволапая пехота, никоим образом не гвардейская. Впрочем, господ гвардейцев и не стали бы выпихивать на патрулирование дорог в глуши, они народ гордый. На погонах нечто вроде не особенно и презентабельного серебряного трилистника — ага, капрал…
Мазур молча ждал, взирая крайние надменно. Капрал склонился, заглянул в машину, моментально зацепился взглядом за автомат.
Нахмурился, правая рука опустилась вниз — нет, револьвера он не достал, но явно держал руку на кобуре: что ж, вполне разумная предусмотрительность. Правда, своим солдатам он ничего не крикнул, они стояли с винтовками наперевес, но в Мазура не целились — идеальные мишени, если кто понимает…
Капрал с неприязненным лицом что-то коротко пролаял. Знать бы еще что. Мазур сказал, лениво растягивая слова:
— Не понимаю. Может быть, по-английски говорите?
— Откуда оружие? — спросил по-английски капрал.
— Из арсенала, — сказал Мазур.
— У нас в арсеналах таких нету, — настороженно сказал капрал. — Я закончил сержантскую школу, все системы знаю…
Сметливый парнишка, великодушно отметил Мазур. И сказал небрежно:
— Это в ваших арсеналах нет. А в наших найдется много такого, о чем вам в сержантской школе и не рассказывали.
— Это где? — с некоторым любопытством спросил капрал.
Мазур извлек свое роскошное адмиральское удостоверение, как самое полезное в данной ситуации, поиграл им, не раскрывая, потом распахнул и снизошел до того, что вытянул руку с ксивой в сторону капрала, полагая, что уж читать-то в сержантской школе наверняка учат. Капрал вытянул шею, прищурился, вчитываясь издали. Кинул взгляд куда-то через плечо Мазура, и на его лице явственно отразилось разочарование. Ход его мыслей Мазур прекрасно понял: чтобы не напрягать глаза, капрал охотно подошел бы к машине со стороны Мазура — вот только Мазур нарочно остановился вплотную к пальме, так что ни сам не мог открыть свою дверцу, ни подойти к нему не было возможности. Проделано это было с практическими целями — чтобы все трое так и остались по одну сторону от него. Как правильным мишеням на обычном стрельбище и положено…
Зрение у капрала, надо полагать, было хорошее — он, по лицу видно, удостоверение прочитал, и в лице у него что-то явственно изменилось, появилось интернациональное, свойственное всем военным без исключения, в какой бы точке глобуса ни обитали, почтение сержанта перед генералом (ну, в данном случае, адмиралом, но разницы никакой).
— Полагаю, этого достаточно? — холодно спросил Мазур, пряча удостоверение в карман.
— Конечно, сэр, — сказал сержант надлежащим тоном. — Потом спросил чуть удивленно: — Что же вы ездите в одиночку? Места тут беспокойные, бывает опасно…
Руку с кобуры он убрал уже давно.
— Служба, — сказал Мазур. — Вы человек военный, должны понимать.
— А что за служба? — не сдержавшись, из чистого любопытства выпалил капрал, тут же опомнился, понурился.
— Вас что, не учили в сержантской школе, что такое военная тайна? — ледяным тоном осведомился Мазур.
— Учили… — таращась в землю, убитым тоном сообщил капрал.
— Давно служите?
— После школы — два с половиной года, — прилежно доложил капрал с таким видом, словно надеялся, что все обойдется.
— Ну, тогда сами должны многое понимать, — сказал Мазур. — Представляете, во что превратится армия, если адмиралы будут рассказывать капралам о секретных операциях, которые проводят?
— Так точно, сэр!
— И во что же, как по-вашему?
— Простите за выражение, в бардак, сэр. — Ну вот, вы сами все понимаете… — сказал Мазур. — У вас есть ко мне еще какие-то вопросы?
— Никак нет, сэр! Счастливого пути! Дальше уже не шалят, так что можете чувствовать себя спокойно…
— Я знаю, — кивнул Мазур, поворачивая ключ зажигания. — Удачи!
Ну вот, подумал он, отъехав метров на двести. Первая встреча с властями в роли похитителя бриллиантов а-ля Буссенар прошла как нельзя более удачно…
Или нет? Поскольку все в мире относительно, а мастерство спецслужб по части всевозможных спектаклей общеизвестно, все только что происшедшее могло оказаться как раз спектаклем, декорацией. Капрал, не исключено, вовсе не капрал, а, скажем, капитан, закончивший нечто посерьезнее сержантской школы (возможно даже, в Европе), ну, и его подчиненные — вовсе не сиволапая пехтура. И затеяно все для того, чтобы зафиксировать появление Мазура на сцене — ну, а брать его можно в том же Лубебо, где в некотором смысле комфортнее…
Или нет? Здоровая мания подозрительности, конечно, должна присутствовать всегда, в их веселом ремесле без нее не обойтись — но и доводить ее до абсурда не стоит. Можно было поступить гораздо проще, не заморачиваясь сложными спектаклями: скажем, выезжая за очередной поворот, Мазур видит преградившую ему дорогу роту солдат с парочкой броневиков — а сверху, до кучи, объявляется еще и военный вертолет, а то и парочка. И все, абзац котенку. При таком раскладе Мазур от них ни за что ни отбился бы не то что сейчас, но и в свои бравые лет тридцать, повязали бы, как пучок редиски. Глупо думать, что охотникам не пришел бы в голову такой надежнейший вариант. Так что будем считать, что капрал — он капрал и есть…
Потом мысли вернулись к радиолюбителю из миссии. Могло быть и еще одно объяснение, крайне выгодное для Мазура. Тот тип был не заброшенным на одну из «ключевых точек» наблюдателем охотников за Мазуром (ну, точности ради — похитителем алмазов, вряд ли они уже знают, что спер их именно Мазур), — а соглядатаем, отправленным просматривать издали за Стробачем его нанимателями. Поскольку за Стробачем, как за любым на его месте, просто необходим потаенный присмотр. В алмазном бизнесе идеалистов и романтиков столько же, сколько в спецназе, то есть — ноль целых, ноль десятых. И уж тамошние-то ребятки прекрасно знают все о сложностях жизни и ее соблазнах.
Стробач — не благородный подвижник, служащий какой-то светлой идее бескорыстно и яростно. Вовсе даже наоборот: наемник без малейших моральных принципов, хватающийся за любую работу, где можно прилично подхалтурить, не разбирая, насколько она грязная. Только прекраснодушный идеалист и романтик может думать, что такой человек, заполучив в белы рученьки пакет с двумя килограммами не обработанных алмазов, потащит его своим хозяевам, как натасканный спаниель подстреленную утку, которую не имеет права сожрать сам, даже если слюнки текут. Получится, и к бабке не ходи, с точностью до наоборот. Покойная Анка не открыла никаких Америк, выдвинув идею: «Надо взять камни себе и смыться с ними подальше». Эта идея родилась на свет наверняка еще в древние времена — как только появились ценности, с которыми можно было смыться, обманув своих доверителей. И проявляла себя в истории человечества несчитанное число раз — хотя точно никто, разумеется, не считал, еще и потому, что подобные предприятия сплошь и рядом проворачиваются в глубокой тайне…
Так что у хозяев Стробача нет никаких оснований ему доверять — зато есть все основания полагать, что он может попытаться растаять в роковой пропащности, как выражался классик, прихватив добычу ценой во много миллионов. Вполне возможно, Стробач и в самом деле собирался играть честно, отстегнув Мазуру двадцать пять процентов. Такое предложение никогда не сделал бы честный служака, в чьи обязанности входило доставить пославшим его алмазы до последнего камешка — и как раз сделал бы персонаж, собравшийся с камешками слинять.
Еще немного подумав, Мазур пришел к выводу: если тип из миссии и в самом деле следил за Стробачем, для Мазура в этом нет никак их выгод, как он сначала опрометчиво решил. Ни малейших. Наоборот, теперь этот тип знает, что Мазур уехал на машине Стробача, знает Мазура в лицо — и имеет нешуточные основания подозревать, что камушки как раз у Мазура. А значит, довольно быстро к охоте за Мазуром подключатся новые участники, о которых он и понятия не имеет, кто они такие. Что еще хуже, от этих адмиральским удостоверением не отмахаешься, плевали они на любые удостоверения, хоть президентские — они не отсюда, не из этой страны, все здешние козыри, которыми можно на них воздействовать — пуля в лоб…
Что тут можно придумать? Только одно: избавиться от машины, потому что высматривать будут в первую очередь ее и расспрашивать будут в первую очередь о ней. Попробовать купить в Лубебо другую — жуткая дыра, но неужели там не найдется машины на продажу? Наверняка это будет жуткая развалюха, но тут уж не до шика — лишь бы дотянула до Инкомати, и ладно. Или… Если меж Лубебо и Инкомати есть автобусное сообщение, сесть на автобус (брр! знал он здешние автобусы). Испытаньеце, конечно, будет еще то: древняя развалюха, набитая народом, отроду не слышавшим о мыле и дезодорантах, а также всем, что только можно себе представить: живой домашней птицей, связанными визжащими поросятами… В свое время через одну страну отсюда он ехал в провинции в таком автобусе в компании не только всего вышеперечисленного, но и козы, за время пути насыпавшей в автобусе доброе ведро катышков, что всех, кроме Мазура, только веселило. Ладно, провинциальный автобус — далеко не самое тяжкое испытание из тех, что выпадали ему в жизни, не смертельно, можно перетерпеть. Чуточку хуже другое: как ни прикидывай, а когда он устроит в Лубебо все свои дела, настанет ночь — и придется заночевать в городишке (найдется же там пусть убогая, но гостиница), они обычно имеются даже в таких городишках. И никак иначе: только самоубийца может пускаться в дорогу по африканской глуши ночью, имея при себе два килограмма алмазов. Можно напороться на партизан, на ночных дорогах хватает и разбойников (часто это одни и те же персонажи). Никто, конечно, не поджидает персонально его, с алмазами — но в игру может войти нелепая случайность.
Для него есть еще одна угроза, которую тоже следует занести в список непонятностей, подстерегающих по пути. Угроза, вызванная, что даже чуточку обидно, примитивнейшим невежеством. Здешние разбойнички, как он слышал — народ, в общем, не кровожадный, и ограбленных обычно отпускают, правда, сплошь и рядом в костюме Адама (мужчин, в первую очередь, женщинам обычно приходится задержаться без всякого своего желания). Предположим, попадись он разбойничкам — получится сущая трагикомедия. Удостоверения бесполезны — потому что эта публика поголовно неграмотна. И по причине дремучего невежества в массе своей представления не имеет, что означает черный трехлопастный пропеллер в желтом кружке, а слова «радиация» не слышала отроду. Поэтому контейнер преспокойно и без колебаний тут же вскроют… Действительно, трагикомедия.
Он, видя по спидометру, что оказался достаточно близко от цели, еще раз сверился с картой. Километра через полтора дорогу пересекала другая, чудо, асфальтированная. Вот только асфальт был в таком состоянии, что Мазур почувствовал себя где-то в окрестностях отечественного райцентра Гадюкино.
Уверенно свернул направо, в сторону Лубебо. Здесь уже наблюдалось натуральное автомобильное движение, правда, не особенно оживленное. Ехали главным образом грузовики, нагруженные самой разнообразной поклажей, хотя попадались и дряхлые легковушки, и мотоциклы, а однажды с крайне деловым видом прокатили три броневика.
У колонны бронетехники почему-то всегда крайне деловой вид.
Мазур катил, временами яростно матерясь про себя, когда на очередной выбоине чудо британского автопрома бросало так, что машина чуть ли не плюхалась брюхом на асфальт. На такой дороге и стойки, и амортизаторы можно было убить километров за десять. Вообще-то Мазура это не особенно и огорчало — это не его машина. Опасность была в другом — на очередной выбоине (а их не все и объедешь, есть риск попасть на встречной под грузовик) можно подломить подвеску так убойно, что придется переходить в пехоту.
А до Лубебо еще километров пять. Была и другая опасность: здешние шоферы гоняли так, словно о правилах дорожного движения не слыхивали отроду (может быть, так оно и было), хотя правила таковые в этой стране существовали. В городах побольше дорожной полиции хватало, но в провинциальной глуши ее как-то не наблюдалось. Так что приходилось еще и постоянно бдить, чтобы в тебя не врезался очередной грузовой монстр, судя по виду, то ли брошенный в свое время вермахтом, то ли англичанами. Могли треснуть так, что впереди ждала опять-таки унылая карьера пехотинца — это если не покалечит в ДТП, что в данных условиях было бы нешуточной бедой.
В общем, подстерегавшие его здесь опасности далеко не исчерпывались хмурыми охотниками, пытавшимися взять его след…
Когда вперед и показались первые дома, Мазур съехал на обочину. Поскольку здесь уже начиналась городская цивилизация, следовало соблюсти некоторые приличия. Взял с заднего сиденья свою вторую, пустую сумку, гораздо объемистее той, в которой покоился драгоценный контейнер, спрятал в нее автомат. Застегнул куртку на нижние пуговицы, чтобы не маячить пистолетной кобурой — как-никак прифронтовая, то бишь припартизанская полоса, к вооруженным штатским, независимо от цвета кожи, люди в погонах относятся крайне настороженно, иные, то ли особо нервные, то ли особо бдительные, случалось, сначала палили на поражение, а потом начинали разбираться. Вот именно, независимо от цвета кожи. Среди партизан в последнее время не редкостью стали и белые. У партизан посерьезнее, сбитых во всевозможные фронты, порой контролировавшие алмазные прииски и золотые рудники, всерьез нацелившихся захватить власть и имевших к тому возможности, это были классические белые наемники, а также всевозможные инструкторы, врачи, а то и летчики. У публики разрядом пониже и белые имелись соответствующие: всевозможные леваки, троцкисты, анархисты и тому подобная братия, готовая совершенно бескорыстно, ради торжества своих сверхценных идей воевать с мировым империализмом, зловещим капиталом и всем таким прочим хоть в Антарктиде.
На въезде в городок стоял крашенный в неизбежный камуфляж джип, и рядом прохаживался полицейский в серой форме с кургузым кительком, в синей фуражке, при желтых погонах и желтом аксельбанте.
Кроме пистолетной кобуры, на плече у него висел и автомат, страж закона был рослым, кряжистым и растяпой отнюдь не выглядел вопреки массе здешних анекдотов о провинциальной полиции. «Ровер» он окинул очень пристальным, колючим взглядом, они с Мазуром даже встретились на миг глазами — джип и полицай стояли на правой стороне дороги. Чуть отъехав, Мазур посмотрел в зеркало заднего вида и обнаружил, что полицейский, глядя ему вслед, что-то говорит в небольшую черную рацию. Пока что было совершенно непонятно, как данный факт расценить, так что Мазур и не пытался строить догадок.
Поспешно затормозил — улицу неторопливо принялась переходить крайне живописная старуха в цветастом балахоне, множеством медных браслетов на худых руках и высоко взбитыми седыми волосами, в которых торчали длинные тонкие косточки какой-то мелкой зверюшки, на концах перевитые красными ленточками. Покосившись на Мазура, она вдруг оскалилась, показав пару-тройку уцелевших в житейских бурях зубов, приостановилась перед самым капотом и, выкинув левую руку, сделала «козу» указательным пальцем и мизинцем. После чего улыбнулась словно бы с чувством выполненного долга и поплелась дальше. Мазур выругал ее про себя матерно. Он представления не имел, что сие означает, знал одно — не наведение порчи. Эту процедуру он видывал в Африке не раз, так что был, как теперь говорят, в теме. Африканское наведение порчи — дело долгое, включающее в себя разнообразные пляски, запевы-заклинания, манипуляции с подсобными магическими предметами вроде коровьих хвостов и прочие необходимые процедуры. Дело на добрых полчаса, а то и подольше…
Он ехал не быстрее пятнадцати — машин на улицах почти что и не было, зато по проезжей части форменным образом шлялись подвыпившие и трезвые обыватели обоего пола, играли дети, бродили козы, свиньи и худые собаки. Пару раз даже объявлялись отощалые коровенки. На гудки (сначала Мазур пару раз попробовал посигналить) вся эта публика, что двуногая, что четвероногая, не обращала ни малейшего внимания, порой обыватели даже косились на него с самым негодующим видом, словно это он нарушал правила или издавал посреди улицы неприличные звуки.
Специфический был городок. В подобных случаях Мазур старался узнать побольше о маршрутах возможного отхода, а потому прочитал кое-что и про Лубебо.
Специфика заключалась в архитектурном облике. В противоположность другим подобным городишкам, которые Мазуру пришлось повидать, и не только в этой стране, здесь практически не было ужасающего вида лачуг местной постройки, напоминавших порой видения обкурившегося гашиша архитектора. Все дома, какие он пока видел, были европейской постройки, начиная с кирпичных прошлого века и кончая относительно современными, возведенными лет за несколько до обретения независимости, то есть сорок лет назад. Правда, как он это опять-таки видел в других местах, дома, перейдя во владения гражданам новоиспеченной республики, в полной мере испытали на себе особенности национального менталитета. Провалившиеся во многих местах крыши никто не чинил, должно быть, философски полагая (и в этом был свой резон), что дожди случаются крайне редко, а излишней эстетикой и дизайном заморачиваться не следует. В большинстве домов оконные стекла, сразу видно, давно считались архитектурными излишествами — а кое-где и входные двери. Сразу видно еще, что за последние сорок лет покраска, побелка и прочий косметический ремонт домов считались излишней роскошью. Ну, и прочие милые детали — гроздьями свисавшее из окон сушившееся белье, корова, меланхолично взиравшая на мир из окна первого этажа…
Некоторые дома, правда, выглядели довольно пристойно, даже со стеклами в окнах. Должно быть, там обитали персоны, считавшиеся местной аристократией — таковая имеется в самом крохотном человеческом поселении. Хватало и домов, со стороны видно, пустовавших. Причины Мазур знал. При португальцах город был в основном белым и играл роль чего-то наподобие отечественного райцентра. При республике райцентр перенесли в другое место, белые, за редчайшими исключениями, уехали на заморскую историческую родину, и сюда перебрались те из обитателей окрестных деревень, что ощущали тягу к городской жизни. Но все равно их было слишком мало. При португальцах здесь обитало тысяч шесть человек, теперь — не более двух с половиной. В таком городе жителю обитать трудновато — мало возможностей для заработка. Небольшая здешняя электростанция оказалась заброшена, закрылись велосипедный и пивной заводики (о первом обыватели не сожалели ничуть, о втором печалились горько), и еще несколько маленьких предприятий. Так что со временем часть «понаехавших» разбрелась по родным деревням. Оставшиеся держались на плаву лишь благодаря расположенной километрах в пяти топазовой шахте, оскудевшей, но до конца еще не выработанной. Сами горняки были приезжие (аристократия черного пролетариата), и местные зарабатывали кое-какую копеечку, обслуживая их поселок: трудились прачками, поварихами, подсобными рабочими, сторожами, поставляли открыто разнообразный провиант и потаенно местный забористый самогон из проса. Ну, а немало особ женского пола скрашивали горнякам досуг, уж как умели. В общем, жизнь кое-как крутилась, ни шатко, ни валко — и капиталов не сколотить, и с голоду не помрешь…
Сзади вдруг послышались вопли, визги, лай и блеянье, утробно рявкнула сирена. Мазур посмотрел в зеркало заднего вида. Двуногие и четвероногие с проворством, выдававшим большую практику, рассыпались в обе стороны с проезжей части. Показался несущийся во весь опор, раскрашенный в камуфляж большущий американский пикап, не такой уж и древний, с обмундированным народом в кузове. Мазур как ехал, так и ехал — с какой стати его, законопослушного гражданина, это должно волнован, и вообще задевать?
Пикап обошел его, как стоячего — а потом метрах в трех впереди лихо повернул, перекрыл дорогу и остановился. Из кузова проворно посыпались полицейские, числом шесть. Разомкнулись шеренгой и навели на Мазура германские автоматы со столь многозначительным видом, что он затормозил и выключил мотор, не дожидаясь каких бы то ни было устных разъяснений.
Четверо так и остались стоять на прежнем месте, держа его под прицелом, а двое подбежали к передним дверцам машины. Тот, что встал со стороны Мазура, выразительно повел дулом автомата, приказывая опустить стекло.