О, эти ножки…
Отвлечемся ненадолго – не в первый раз – от английских преступлений на государственном уровне, от сопутствовавших им крови и грязи. Поговорим о вещах более безобидных – часто легкомысленных, даже игривых и откровенно веселых.
Викторианская эпоха породила и такое явление, как викторианская мораль. Если убрать всю сопутствующую ей английскую словесную шелуху и называть вещи своими именами, викторианская мораль – это возведенное в высокую степень искусства ханжество. Пожалуй, это будет самое точное определение.
Основывалась викторианская мораль в первую очередь на строжайшем соблюдении внешних приличий. Ими были крайне озабочены и в «высшем свете», и в стоявшем на ступенечку ниже «обществе». «Люди из общества» чаще всего не только не носили титулов, но не имели дворянства вообще – и тем не менее они были «джентльмены» и «леди». Причем в «общество» входили далеко не все представители среднего класса.
Внешние приличия соблюдались прямо-таки свято. Существовал четко очерченный круг «прегрешений», и в том случае, когда они становились известны «публике», виновник или виновница становились для «общества» форменными изгоями. Их не принимали у себя, не наносила им визитов. Были и другие меры «общественного порицания», ставившие человека вне «общества».
Другое дело, когда эти самые прегрешения совершались так, что все сохранялось в глубокой тайне, вульгарно выражаясь, все оставалось шито-крыто. Многие дамы из общества имели постоянных любовников, а мужчины постоянных любовниц. Часто имена таких парочек были всем прекрасно известны, но если соблюдалась внешняя пристойность, о них лишь втихомолку сплетничали в узком кругу.
В отличие от дам, мужчины из общества имели гораздо больше возможностей для развлечения, в Лондоне было превеликое множество борделей и уличных проституток (положено было считать, что дамы и особенно девицы о них ведать не ведают, и уж ни то ни другое никогда не служило темой для разговоров в обществе). Но вот джентльмены (в том числе титулованные из высшего света, вплоть до принцев королевской фамилии) бордели посещали частенько – конечно, с соблюдением должной конспирации. Нередко вполне себе респектабельные джентльмены пользовались услугами уличных проституток в какой-нибудь подворотне, а то и пристроившись прямо у стены – чему крайне способствовали знаменитые лондонские туманы, надежно скрывавшие все происходящее от нескромных глаз прохожих…
Отношения между мужьями и женами? Конечно, попадались откровенные домашние тираны, но не они определяли погоду. В большинстве своем женщины второй половины XIX в. в некоторых отношениях были довольно независимы. Лучше всего об этом в своих мемуарах написала «королева детектива» Агата Кристи (родилась в 1890 г., формировалась как личность в Викторианскую эпоху, а эпоха эта, как я позднее в меру своих сил попытаюсь доказать читателю, отнюдь не закончилась автоматически со смертью королевы Виктории).
Предупреждаю сразу: в этой главе я несколько раз буду приводить обширные отрывки из мемуаров леди Кристи (она же – «Тетка Агата»). Надеюсь, читатель будет на это не в претензии – очень уж интересно слушать живой голос эпохи…
«Надо отдать справедливость женщинам Викторианской эпохи: мужчины ходили у них по струнке. Хрупкие, нежные, чувствительные, они постоянно нуждались в защите и заботе. И что же, разве они были унижены, растоптаны или вели рабский образ жизни? Мои воспоминания говорят мне совсем о другом. Все подруги моей бабушки отличались редкостной жизнерадостностью и неизменно достигали успеха во всех начинаниях: упрямые в своих желаниях, своенравные, в высшей степени начитанные и прекрасно обо всем осведомленные.
…В повседневной жизни женщины творили все, что хотели (понятно, со строгим соблюдением тех самых внешних приличий. – А.Б.), при этом делая вид, что полностью признают мужское превосходство, чтобы мужья ни в коем случае не потеряли лица.
«Ваш отец знает лучше, дети мои» – оставалось священной формулой. К настоящему рассмотрению проблемы, однако, приступали в конфиденциальной обстановке:
– Я уверена, Джон, что ты совершенно прав, но мне интересно, подумал ли ты…
Однако в одном отношении авторитет мужа был незыблем. Муж – это глава семьи. Выходя замуж, женщина принимала как свою судьбу его место в мире и его образ жизни».
О преувеличенном ханжестве Викторианской эпохи написано много, причем в основном не у нас, а в той же Англии. Писали: оно доводило до того, что слово «ноги» не просто считалось неприличным: на ножки столов, роялей и даже подаваемой к столу жареной птицы надевались полностью их скрывавшие этакие бумажные юбочки. Писали и о том, что девушки Викторианской эпохи были прямо-таки дремуче невежественны в вопросах секса, и оттого иногда возникали коллизии, подобные двум нижеприведенным случаям. В одном, когда молодожен в брачную ночь решил, ясен пень, осуществить супружеские обязанности и уже предпринял к этому первые шаги, новобрачная истошными криками принялась звать на помощь: «Помогите! Этот господин сошел с ума!» В другом криков о помощи не было, все вроде бы обошлось, однако новобрачная через несколько дней после свадьбы, краснея, шепнула матери: «Мама, между мной и моим мужем ночами происходят такие странные и удивительные вещи, что ты и представить себе не можешь». И была очень удивлена, узнав от матери, что «эти вещи» и есть основа семейной жизни.
Что тут скажешь? Вообще-то дыма без огня не бывает. Агата Кристи о слове «ноги»: «Совершенно не понимаю, почему ноги рассматривались как нечто до такой степени предосудительное… Даже само слово считалось слишком смелым. Стоило в присутствии няни употребить его, как тотчас произносилась одна из сакраментальных фраз:
– Запомните, у испанской королевы нет ног.
– А что же у нее есть, няня?
– Конечности, дорогая. Вы должны называть их так: руки и ноги – это «конечности».
Словом, что-то такое было. Гораздо важнее другое: уже в наши дни современные английские авторы установили: рассказы о бумажных юбочках и двух невиннейших новобрачных – не более чем побасенки, сочиненные каким-то прытким американским журналистом, ненадолго заехавшим в Англию и возжелавшим удивить читателя описанием «экзотических английских нравов». Так-то…
Агата Кристи называет флирт и даже «предварительную» помолвку, так называемое «согласие», «популярной викторианской игрой». Она, правда, пишет: «Интимная близость была большой редкостью, потому что молодые люди обычно придерживались очень высокого мнения о девушках, и если бы разразился скандал, то в глазах общества погибли бы оба». Однако это еще не означает, что девушки были так уж дремучи в вопросах секса. Они просто в рамках тех самых приличий не занимались им до свадьбы, а это совсем другое дело». В другом месте Агата Кристи пишет: «То были великие дни девичьей чистоты. И не думаю, что мы чувствовали себя в чем-то ущемленными». И тут же добавляет: «Романтические увлечения, С ЛЕГКИМ ПРИВКУСОМ СЕКСА ИЛИ НАМЕКОМ НА НЕГО (выделено мной. – А.В.) совершенно удовлетворяли нас». Одним словом, девичья чистота и знание – совершенно разные вещи.
А в общем, случалось всякое. «Была не слишком красивая история: знакомая девушка приезжала на каникулы к своему школьному приятелю, где ее и соблазнил его папа, пожилой мерзавец с дурной репутацией».
В другом месте Агата Кристи рассказывает историю, где если кто и соблазнял кого-то, так это девушка – кавалера. В доме в Ирландии, где она гостила вместе с еще двумя-тремя девушками и несколькими молодыми людьми, один офицер неожиданно срочно уехал, сославшись на полученную из дома телеграмму.
«Всем было ясно, что это всего лишь предлог. О причине никто не подозревал, но он доверился одной из старших девушек, которую хорошо знал и считал способной разрешить его проблему. Оказывается, его попросили проводить на бал одну из девушек; ехать было довольно далеко. Он послушно повез ее на машине, но по дороге девушка предложила остановиться в каком-нибудь отеле и снять комнату.
– Мы можем приехать попозже, – сказала она. – Никто не заметит, вот увидишь, я часто так делаю.
Молодой человек пришел в такой ужас, что, решительно отказавшись от этого предложения, считал более для себя невозможным встречаться с ней. Именно этим объяснялся его внезапный отъезд.
– Я просто не мог поверить своим ушам. Она казалась настолько хорошо воспитанной, совсем юной, у нее чудесные родители… Из тех девушек, на которых хотелось бы жениться».
Как вам история? А ведь это была классическая «девушка из общества», воспитанная в традициях той самой викторианской морали. Назовите меня циником (и правильно сделаете), но я ни за что не поверю, что эта девушка из хорошего дома была единственным таким моральным уродом на всю Англию. Наверняка были и другие. Одним словом, в который раз поневоле вспомнишь Стругацких, точнее, их героев: «Родители думают, что у них под носом ангелочки растут. А эти ангелочки тем временем векселя подделывают».
А вот интересно, что подумала девушка о своем кавалере после его испуганного отказа ехать в отель и какими эпитетами мысленно наградила? Считается, что благовоспитанные девушки некоторых слов знать не должны, но это еще не значит, что они их не знают – просто вслух на людях не произносят…
Эта сцена происходила уже после смерти королевы Виктории, году в 1910-м или около того. Но какая разница? После смерти королевы резкой ломки нравов ее времени не произошло. Если не считать малых детушек, большую, да что там, подавляющую часть «общества» (как, впрочем, и всего английского народа) составляли люди, родившиеся при Виктории, при ней вошедшие в сознательный возраст, воспитанные именно что в духе викторианской морали…
Обратите внимание: со дня смерти королевы прошло лет десять, но молодой офицер, столкнувшись с искусительницей, ведет себя в полном соответствии с суровыми правилами викторианской морали касательно интимной близости, и ничего удивительного: он в этих правилах воспитан, у него твердое убеждение: с приличными девушками так поступать нельзя. Девушка из приличной семьи, правда, была, несомненно, воспитана по тем же правилам, но, как видим, полностью их игнорировала…
Одним словом, я принадлежу к тем, кто считает, что XIX в. закончился не 31 декабря 1900 г., а позже, 1 августа 1914 г., с началом Первой мировой. Именно после нее слишком многое, во многих областях жизни, очень изменилось, порой до неузнаваемости: политика (и сама политическая карта Европы), нравы, уклад и образ жизни, мораль, моды и многое, многое другое. Изменились настолько, что именно тогда-то и пришел новый век, уже почти ни в чем не похожий на девятнадцатый…
Вернемся в Англию, но рассмотрим уже не «общество», а «простонародье», по численности многократно превосходившее «общество», «высшие классы» (как было в любой европейской стране, не исключая и Россию).
Так вот, после того как я много читал о том времени и его людях (в основном английских авторов), пришел к твердому убеждению: «простонародье», «низшие классы» жили так, словно и не подозревали, что есть на свете такая экзотическая зверюшка – викторианская мораль. И это понятно. Ну скажите вы мне, из какого такого «приличного общества» могут изгнать… ну, скажем, владельца маленькой лавчонки, который открыто гуляет налево от жены или нарушает другие заповеди викторианской морали? Трактирщика? Кэбмена, то бишь извозчика? Уличного торговца? Садовника? Ткача? Простолюдина, одним словом. То-то и оно…
(Примерно то же самое – жизнь по сугубо разным моральным правилам – мы наблюдаем и в нашей истории, когда речь заходит о сексе. У крестьян считалось страшным прегрешением, если замужняя женщина изменила мужу. Иногда наказывали очень жестоко. Горький наблюдал своими глазами такую сцену и написал об этом рассказ. Позвольте уж его здесь не пересказывать – жутковатое чтение. А вот незамужние девушки пользовались полной сексуальной свободой. Лишь бы все было шито-крыто. У дворян, вообще в «приличном обществе» все обстояло с точностью до наоборот: девицы содержатся в строгости (иногда, правда, ангелочки под носом у родителей подделывали векселя…), а вот любовник у замужней дамы – дело житейское. Лишь бы все было шито-крыто – как у викторианцев).
Проституция в викторианском обществе процветала. По данным лондонской полиции, в столице насчитывалось 2828 борделей и примерно 80 000 «уличных индивидуалок». Средоточием этого грешного бизнеса была улица Хеймаркет, где на многих лавках и трактирах открыто висели объявления: «Постели внаем». Побывавший в Лондоне Достоевский как-то прошелся вечером по Хеймаркету. И вспоминал потом о превеликом множестве проституток: «Все это с трудом толпится в улицах, тесно, густо. Толпа не умещается на тротуарах и заливает всю улицу. Все это жаждет добычи и бросается с бесстыдным цинизмом на первого встречного. Тут и блестящие дорогие одежды и почти лохмотья, и резкое различие лет, все вместе… В Гей-Маркете я заметил матерей, которые приводят на промысел своих малолетних дочерей. Маленькие девочки лет по двенадцати хватают вас за руку и просят, чтоб вы шли с ними».
Схожие воспоминания оставил и Ипполит Тэн, француз, профессор философии, побывавший в Лондоне почти тогда же, что и Достоевский, – в 1860-е гг: «Больше всего вспоминается Хеймаркет и Стрэнд вечером, когда нельзя пройти и сотни ярдов, чтобы не наткнуться на проституток; некоторые просят купить стакан джину, от других слышишь: «Это мне на арендную плату, мистер». Создается впечатление не разврата, а крайней, жалкой нищеты. От этой скорбной процессии на этих величественных улицах становится дурно, это ранит. Мне казалось, что я вижу бредущих мимо мертвых женщин. Вот где гноящаяся рана, вот настоящая язва английского общества».
Такие вот воспоминания. А ведь ни Петербург, ни Париж никак нельзя назвать городами, бедными на бордели и проституток. Однако и француза, и русского поразило то, что они видели в Лондоне. Между прочим, приводящий эти воспоминания в своей книге английский автор особо подчеркивает: Достоевский ничуть не сгустил краски и не преувеличил «отдельные нетипичные явления» – он добросовестно описал рабочие будни Хеймаркета…
Викторианская мораль требовала делать вид, что этой язвы попросту не существует. Однако в отношении к ней полов есть существенные отличия: если ни одна приличная дама в жизни не показалась бы на Хеймаркете или на Стрэнде, многие приличные джентльмены отнюдь не теоретически были знакомы и с обеими улицами, и с борделями. Лишь бы все было шито-крыто…
И в Викторианскую эпоху простой народ, как и в XVIII в., вовсю торговал средь бела дня в людных местах своими законными женами. Прочно укоренилось представление, что такая продажа автоматически аннулирует законный брак, по всем правилам заключенный в церкви. Священники пытались объяснить, что ничего подобного, но кто б их слушал…
Я подробно расскажу только об одном интересном – и типичном – случае. На сей раз это не выдумка американского прыткого газетчика – история подробно описана в лондонской печатной хронике «Годовой реестр».
7 апреля 1832 г. фермер из Кумберленда Джозеф Томпсон привел на рынок в Карлайле свою жену – продавать в лучших традициях этого старого, устоявшегося бизнеса. Источник не уточняет, была ли у нее на шее веревка, как это обычно практиковалось, или нет. Одно ясно: жена была согласна – без согласия жен такие продажи никогда не делались. Прожили три года, но как-то не сложилось, а способ разойтись по-хорошему обоим был давно и прекрасно известен…
Усадив жену на видном месте, Томпсон толканул таковую речь:
– Джентльмены, имею предложить вашему вниманию мою жену, Мэри Энн Томпсон, также именующую себя Уильямс, и я продам ее тому, кто назовет самую высокую, самую справедливую цену. Джентльмены, расстаться навсегда она желает так же, как и я. Мне она была сущая змея подколодная. Я взял ее для своего комфорта и для благосостояния дома своего; она же стала мне мучительницей, домашним проклятием, наваждением ночью и дьяволом днем. Джентльмены, сие есть истина, идущая от сердца, когда говорю вам: да избавит нас Господь от жен скандальных и девиц шаловливых! Бегите их, как бежали бы бешеной собаки, рыкающего льва, заряженного пистолета, болезни холеры, горы Этны или любой иной пагубы, в природе сущей.
Один Бог ведает, что толкнуло честного Джозефа на такую антирекламу, способную, согласитесь, только отпугнуть потенциальных покупателей. Фермер наш был опытен в торговых делах: часто посещал этот рынок, то покупал скот, то продавал. Должно быть, покупателей не находилось, и Томпсон начал говорить уже другое (но от отрицательных характеристик своего живого товара и тут не удержался):
– Она умеет читать романы и доить коров; смеяться и плакать у нее выходит с той же легкостью, с какой вы беретесь за стакан с элем, чтобы промочить горло. Она умеет взбивать масло и бранить служанку; знает мурские мелодии[3] и может уложить складками свои оборки и чепцы; варить ром, джин или виски не умеет, но неплохо разбирается в их качестве, ибо прикладывается к ним не один год. Посему предлагаю ее, со всеми несовершенствами, за сумму в пятьдесят шиллингов.
Покупателей не находилось с час – скорее всего антиреклама отпугнула. Наконец один объявился, с самыми серьезными намерениями – некий Генри Мирз – правда, предложил только двадцать шиллингов. Томпсон согласился, должно быть, видел, что торговля идет туго и есть все шансы поплестись назад с непроданным товаром, а дома его не ждет ничего веселого. Согласился, только попросил впридачу ньюфаундленда, с которым пришел Мирз. Тот ничего не имел против, ударили по рукам и разошлись, каждый со своим новым приобретением.
(Как старый и заядлый собачник, я считаю, что в этой сделке выиграл как раз Томпсон – получил вместо скандальной, любившей приложиться к бутылочке бабы четвероногого друга, не способного ни устраивать скандалы, ни выпивать. А как жилось Мирзу с новообретенной женушкой, неизвестно – может быть, и он хлебнул горького).
Торговля женами – бизнес, не имеющий аналогов в Европе, – продолжалась еще более полувека. Журнал «Круглый год» за декабрь 1884 г. упоминает целых двадцать таких случаев, с датами и именами. Разброс цен интересный: от двадцати пяти гиней (гинея в те времена – уже чисто счетная единица, равная 21 шиллингу) и полупинты пива впридачу до одного-единственного пенни и оплаченного покупателем обеда. Разброс этот скорее всего объясняется качеством живого товара. В гинеях совершались самые респектабельные, что ли, сделки, в гинеях платили «джентльменам», например врачам с репутацией. Коли уж покупатель (явно не бедный) отвалил такую сумму, продаваемая жена, должно быть, была красоточка. И наоборот: судя по ничтожной сумме второй сделки, товар был явно не высшего качества.
(Любопытный нюанс: хотя торговля женами официально не признавалась властями, а кое-где время от времени и пресекалась мировыми судьями (очень ненадолго), в некоторых графствах покупатель должен был заплатить властям налог – в точности как при покупке любого четвероногого и неразумного живого товара).
Еще не факт, что торговля женами прекратилась в 1884 г. Просто-напросто публикация в «Круглом годе» – последний дошедший до нас достоверный источник, и только. Есть туманные сведения, что этот экзотический для нас бизнес продолжался до конца XIX в. В 1885 г. вышел роман английского классика Томаса Гарди «Мэр Кестербриджа». Он как раз и начинается с того, что странствующий с женой и ребенком сельский поденный рабочий (бездомный) чересчур увлекся на ярмарке кашей с изюмом, куда хозяйка за небольшую доплату подливала рому, изрядно захмелел. А когда жена робко стала ему пенять, закричал, что вот сию минуту продаст ее с торгов. (Желающих нашлось немало – женщина была молода и красива, но самую большую цену – пять гиней – предложил молодой моряк. Причем, судя по всему, парень неплохой:
«– Надо сначала выяснить, согласна ли молодая женщина, – мягко сказал моряк. – Ни за что на свете я не хотел бы оскорбить ее чувства».
Молодая женщина была согласна: муж ей осточертел, как явствует из следующей сцены.
«В дверях она обернулась и, сняв обручальное кольцо, швырнула его через палатку в лицо вязальщику сена.
– Майк, – сказала она, – я прожила с тобой два года и видела от тебя одну злость! Теперь я уже не твоя; попытаю счастья в другом месте. Так будет лучше и для меня, и для ребенка. Прощай!
Схватив правой рукой за руку моряка и посадив девочку на левую руку, она, горько всхлипывая, вышла из палатки».
Действие романа, правда, происходит в более ранние, чем вышел тот номер «Круглого года», времена, как пишет Гарди, «нынешнему веку (девятнадцатому. – А.В.) не исполнилось и тридцати лет». Но мне не встречалось второго английского романа, в котором был бы так подробно и обстоятельно описан процесс продажи жены (один из вариантов продажи), причем с аукциона, в точности так, как в США до Гражданской продавали на Юге красивых негритянок. Разница только в том, что английский аукцион был насквозь неофициальным, а негритянок преспокойно могли заставить еще и раздеться, чтобы показать товар лицом.
И не впервые уже процитирую строчку из одной из моих любимых поэм Роберта Рождественского.
«Посмеялись? А теперь давай похмуримся».
В самом деле, смеяться до конца книги нам больше не придется – только хмуриться…