Глава седьмая. Ночные скучные дела

Ну вот, сейчас явно предстоит огрести еще и от кубинцев», – думал Мазур, сидя в приемной генерала Санчеса. Вот только почему генерал вызвал его одного, а не всех троих? Или у них свои традиции, и принято вздрючивать конкретного командира, не выясняя, кто его послал и зачем? Вроде бы не должно так быть...

Минут через десять из кабинета вышли трое кубинцев – без знаков различия на пятнистых комбинезонах, но, судя по возрасту и осанке, старшие офицеры, уж такие вещи опытный армеец определяет легко. Едва они вышли из приемной, адъютант, словно имел надлежащие инструкции заранее, любезно сказал:

– Прошу вас, компаньеро.

Мазур вошел не без внутренней робости. Однако Санчес, расставлявший на столе уже знакомый Мазуру по прошлому разу дастархан, вовсе не выглядел сердитым, наоборот, улыбался вполне радушно. Что-то это никак не походило на подготовку к грядущему разносу... Пожав ему руку, Санчес сказал:

– Я слышал, у вас неприятности?

– Идиотская нестыковка получилась, – осторожно сказал Мазур.

– Или провокация, что вероятнее всего, – сказал Санчес. – Мне уже доложили подробно. Здесь столько двойных и тройных агентов, что ничему уже не удивляешься... Вам грозят неприятностями? И отнюдь не ваше непосредственное начальство?

Мазур уклончиво пожал плечами: каким бы легендарным ни был Санчес, друг и ближайший союзник, он все же представляет другую армию. Честь мундира требует не выносить сор из избы. Будь на его месте свой, но принадлежащий, скажем, к сухопутчикам, точно так же следовало бы промолчать...

– Не принимайте все слишком близко к сердцу, – сказал Санчес. – Я встречался с главным военным советником и, думается, сумел ему объяснить, что в сложной работе неизбежны трагические случайности. Так что можете считать, что эта печальная история списана в архив...

Вспомнив физиономию Рогова, исполненную гнусненького охотничьего азарта, Мазур мысленно добавил: списана, да не вся. Замполит преспокойно может накатать телегу по своей линии, в чем ему никто не сможет воспрепятствовать...

Санчес наполнил рюмки:

– Сейчас предстоит выпить за вас, компаньеро Кирилл. Вы не знаете испанского, но все равно, взгляните...

Он подал Мазуру небольшой бланк сугубо официального вида: с кубинским гербом справа, какой-то, несомненно, военной эмблемой слева, замысловатой подписью внизу и двумя печатями, круглой и пятиугольной. Весь текст был напечатан типографским способом, но в свободную строчку, каллиграфическим почерком, черными чернилами (и, разумеется, на латинице) вписаны его имя и фамилия. Коим предшествовали два непонятных слова.

– Командующий только что подписал представление, – пояснил Санчес. – Старший лейтенант Кирилл Мазур представлен к награждению медалью «Гранма» – как и все остальные, участвовавшие в захвате того мерзавца. Важная птица, давно гонялись... Скажу вам по секрету, что еще не было случая, когда Гавана отклоняла бы представления главнокомандующего. Так что вручение медали – вопрос времени. Мои поздравления, компаньеро.

Мазур неловко ерзнул на стуле. Поскольку награда была кубинская, уж, безусловно, не стоило вставать навытяжку и рявкать «Служу Советскому Союзу!» А как полагалось поступать в таких случаях у кубинцев, он представления не имел.

– Сидите, сидите, – сказал Санчес, очевидно, заметив его растерянность. – Стоять навытяжку будете через недельку, когда я вам буду вручать медаль...

Вот теперь настроение у Мазура поднялось. Конечно, щенячьего восторга он не испытывал, но тут у любого его ровесника душа воспарит на седьмое небо: получить славную боевую медаль, названную в честь легендарного корабля, к тому же из рук легендарного генерала...

– Поздравляю! – Санчес поднял рюмку. Разделавшись со своей, Мазур неожиданно бухнул:

– А я когда-то нес ваш портрет. Чуть ли не двадцать лет назад, в пионерском лагере...

– Я, наверное, был еще с бородой? – усмехнулся Санчес.

– Да, как все... – сказал Мазур.

– Вот это и есть самое неприятное в жизни, – доверительно сказал Санчес. – Когда твои портреты вешают во множестве, носят... Не ради этого старались. Как человек, знающий толк в проблеме, могу вам пожелать одного: чтобы вам никогда не пришлось видеть, как ваши портреты вешают или носят. Возможно, это и необходимо с точки зрения агитации и пропаганды, но самому оригиналу это не доставляет ни малейшего удовольствия...

Мазур подумал, что ему такая честь не грозит, учитывая специфику его занятий. Портреты людей его ремесла если и появляются где-нибудь, то исключительно в комнатках боевой славы, в настрого засекреченных зданиях, и, как правило, с неизбежным дополнением в скобках (посмертно). А вот такого как-то категорически не хотелось...

На столе щелкнул динамик и разразился быстрой испанской скороговоркой. Выслушав и кратко что-то ответив, Санчес огорченно развел руками:

– Увы, нам придется убрать бутылку до лучших времен... Прибыла капитан Родригес, у нее срочное дело к вам, какая-то очередная акция... Вы ведь располагаете временем?

– Да, до завтрашнего утра, – сказал Мазур.

– Вот и прекрасно, – он поднялся первым, и Мазур торопливо вскочил. – Удачи, компаньеро!

Рамона ждала его в приемной, нетерпеливо расхаживая из угла в угол, коротко отвечая на длинные фразы расплывшегося в улыбке адъютанта. Мазур не понимал ни словечка, но нетрудно было догадаться, что тут имеет место попытка легкого флирта, безжалостно Рамоной пресекаемого.

При появлении Мазура адъютант моментально увял и принял насквозь служебный вид.

– Привет, – сказала Рамона, нетерпеливо ухватив его за руку. – Пошли, у нас времени мало...

Решительно повлекла его вниз по лестнице, из домика, за угол. Оказавшись вне досягаемости посторонних взглядов, повисла у него не шее и крепко расцеловала.

– У нас времени мало, – хмыкнул Мазур.

– Ночью наверстаем, – сказала она, не задумываясь. – Ладно, пошли, выезжать пора...

– Ты знаешь, а я оружие не взял, – спохватился Мазур. – Никто ведь не предупредил...

– Оружие на сей раз не понадобится, – смешливо покосилась на него Рамона. – Совершенно мирная акция, я бы сказала, рутинная. Ты сумеешь управлять этим динозавром?

Она кивнула на стоявший у крайних домиков английский шестиосный «Бледфорд» с брезентовым тентом: грузовик вряд ли застал Вторую мировую, но возраста, сразу видно, был почтенного.

– Запросто, – сказал Мазур. – Чем мне только ни приходилось управлять... А куда его?

– Садись. По дороге расскажу.

Руль, как и следовало ожидать от «англичанина», оказался справа, но с управлением Мазур справился легко: похож чуточку на отечественный «ЗИЛ-157», только сидеть приходится с непривычной стороны.

– На аэродром, – сказала Рамона. – В самый конец, мимо ваших громадин и наших истребителей, там будет грузовой борт... Санчес уже говорил, что нас всех представили к «Гранме»?

– Ага.

– Представили – значит, дадут, – сказала Рамона, мечтательно щурясь. – Тебе легче, а у меня будет первая награда... ну, мы с тобой, я думаю, как следует отметим это торжественное событие, когда придет время... Ты никогда не видел «Гранмы»? Круглая, на лицевой стороне «Гранма» и изображена, зеленая ленточка с двумя черными полосочками по бокам и красной посередине... Влево.

Мазур повернул влево и включил фары – было уже темно, а фонари горели редко. Часовые попадались гораздо чаще, Мазур знал, что существует еще и довольно широкий пояс внешней охраны – что бы какие-нибудь обормоты не смогли издали обстрелять аэродром из минометов, как это проделывали партизаны в Южном Вьетнаме.

– Собственно, дело совершенно пустяковое, даже неловко тебя и просить, – сказала Рамона и послала ему лукавый взгляд. – Но ты ведь все равно потом пойдешь ко мне, верно?

– Уж это наверняка, – сказал он браво, пытаясь прогнать с глаз всплывшую вдруг рожу товарища замполита с его ухмылочкой.

– Груз из категории секретных, – сказала Рамона. – А потому к перевозке допускаются исключительно люди с особым допуском. Хорхе внезапно свалился, какая-то местная инфекция скрутила, их тут несчитано, сам знаешь... Вот я и решила тебя самую чуточку поэксплуатировать, – она фыркнула. – Говоря по совести, я бы и одна справилась, но эти пилоты – такие мачо... Как ни борется революция с этими старорежимными пережитками, а вас, мужчин, ничем не переделаешь... Нет, конечно, они примут у меня все бумаги, распишутся, где надлежит, свои выдадут – но это будет сопряжено с неизбежной легонькой демонстрацией мужского превосходства – будут якобы украдкой обмениваться многозначительными взглядами, плечами пожимать, задавать кучу лишних вопросов, как будто читать не умеют, и все такое прочее... Не первый раз сталкиваюсь. Потому и предпочитаю, чтобы бумаги им подавал напарник – но вот Хорхе, как назло... Поможешь?

– О чем разговор, – сказал Мазур. – Вот только... Как я с ними общаться-то буду?

– Я буду переводить, только и всего, – сказала Рамона. – Вот такое зрелище безусловно их самолюбие потешит: бравый мужчина руководит, а женщина при нем переводчицей, то есть в подчиненном положении. Приятная глазу картина – женщина на своем месте... – протянула она иронически.

– Понял, – сказал Мазур. – А это никаких уставов не нарушает?

– Никаких, – заверила Рамона. – Сдать груз – принять груз, и все дела. Ты человек свой, обвешанный допусками и пропусками, к нам прикомандированный... Вот, держи бумаги, их тут всего ничего. Я тебе буду подсказывать, где расписываться.

«ИЛ-76» с кубинскими опознавательными знаками стоял в самом конце длиннющей шеренги стратегических разведчиков, истребителей и транспортников, аппарель была откинута, рядом стояли два военных грузовика, и солдаты проворно, почти бегом таскали внутрь небольшие продолговатые ящики.

Самолет окружало не менее взвода автоматчиков, растянувшихся редкой цепочкой.

– Давай вон к тому, – распорядилась Рамона.

Мазур аккуратно остановил грузовик в метре от часового. Тот подошел, не снимая правой руки с висящего на плече автомата, левой поднял фонарик и осветил кабину. И документ Рамоны, и пропуск, выданный Мазуру кубинцами его, сразу видно, вполне удовлетворили. Он произнес длинную фразу, жестикулируя рукой с фонариком.

– Стой здесь, пока не отъедут грузовики, – перевела Рамона. – Потом будет наша очередь.

Ждать пришлось минут десять. Потом солдаты попрыгали в кузова, грузовики отъехали, ближайшие часовые расступились, и Мазур подогнал автоветерана задом, почти вплотную к кромке аппарели. Они вылезли из кабины. По аппарели тут же спустился подтянутый офицер в белоснежном кителе ВВС и лихо сдвинутой чуть набекрень фуражке – тончайшие усики, этакий воздушный гусар. Он с напускной бравадой отдал честь, на что Мазур просто-напросто кивнул, будучи без головного убора, да и вообще в штатском.

Красавчик в высокой фуражке (ухитрившийся вмиг раздеть Рамону взглядом), что-то спросил. Рамона ответила, кивнула Мазуру:

– Предъяви бумаги.

Мазур добросовестно предъявил, все три штуки, явно какие-то стандартные бланки наподобие накладных, с многочисленными подписями, печатями, кое-где вписанными от руки непонятными словами и цифрами. Изучив их, летчик кивнул, улыбнулся Мазуру, не обращая уже на Рамону особого внимания, что-то коротко сказал.

– Можно начинать погрузку, – прокомментировала Рамона.

Обернулась к грузовику и отдала какую-то команду. Через задний борт перемахнули четверо солдат, откинули его, подняли тент. Двое с натугой подхватили длинный, определенно тяжелый ящик.

Работали они шустро, почти бегом занося внутрь и те ящики, что выглядели изрядно тяжелыми, и те, что смотрелись гораздо легче. Мазур с Рамоной стояли поодаль в компании летчика. Повторялась сцена, свидетелем которой Мазур был в приемной: летчик ослепительно улыбаясь и поглаживая усики, сыпал длинными, наверняка цветистыми фразами, а Рамона отвечала коротко – наверняка не грубо, но флирт и тут явно не налаживался.

Летчик достал свои бумаги. По подсказке Рамоны Мазур расписался на двух своих и двух авиаторских, то же сделал и красавчик. Бумаги поделили – Мазур отдал две своих, но получил взамен одну от летуна. Тот с прежней лихостью отдал честь, четко повернулся через левое плечо и скрылся в самолете.

– Ну, видел? – хмыкнула Рамона. – Живое воплощение извечного мужского превосходства...

– Пожалуй, – сказал Мазур.

Она многозначительно улыбнулась:

– Поедем заниматься более приятными делами?

– Поедем, – сказал Мазур....

Прощались на рассвете, около калитки, в ее открытом джипе. Получив длинный сочный поцелуй, Мазур, как и в прошлый раз, не смотрел вслед уносившемуся джипу, но, притворяясь, будто безмятежно курит, профессиональным взглядом окинул окрестности. Поблизости имелось как минимум четыре дома, из окон которых можно даже без бинокля наблюдать за происходящим у калитки, без труда зафиксировав недвусмысленные признаки аморалки. Вряд ли сам Рогов снизойдет до того, чтобы торчать у окна, дожидаясь возвращения Мазура к родным пенатам, но у него наверняка найдутся в подчинении прыткие лейтенанты из той же системы, озабоченные карьерным ростом...

Затоптав окурок, Мазур открыл калитку. Как он и ожидал, на лавочке сидел Лаврик.

– Присаживайся, – сказал он, похлопав по скамейке. – А то, наверное, коленки подкашиваются? Этакая зая любого устряпает. Ты не хмурься, я исключительно из зависти. Ну, как? Ограничилось вульгарной эротикой, или было что-то интересное?

– Было, – сказал Мазур.

Лаврик слушал со своим обычным безучастным видом и не задал ни одного вопроса. Только когда Мазур заявил, что это все, спросил небрежно:

– Сколько было ящиков? Как выглядели? Уж такие-то вещи ты должен был запомнить, учили на совесть...

– Семнадцать ящиков, которые я назвал бы «длинными», – не задумываясь, ответил Мазур. – Длина не менее полутора метров, ширина приблизительно полметра, такая же высота. У меня создалось впечатление, что в них упаковано что-то не легче кирпичей – солдаты их таскали по двое, и видно было, что им тяжело. Четыре ящика – кубические, со стороной примерно в полметра. На каждом из двадцати одного – одна и та же маркировка, явно нанесенная по трафарету. У тебя блокнот с ручкой есть?

– Как же без них...

– Давай. В черном треугольнике черная буква «О», под ней – четыре латинских буквы – видимо, аббревиатура, хотя кто его знает – и три цифры через тире. На тех сторонах, что я не видел, могла быть другая маркировка, но тут уж... Пою только о том, что вижу. В кубических явно было что-то легкое, их хватали по одному, без усилия забрасывали на плечо...

– И не единой бумажки у тебя, конечно, не осталось?

– Конечно, – сказал Мазур. – Она все у меня забрала, не мог же я просить одну на сувенир. Не те это бумажки, чтобы раздавать их как сувениры...

– Да уж... – задумчиво сказал Лаврик. – Значит, девочка выдвинула тебя вперед, потому что не хотела в очередной раз быть объектом снисходительно-насмешливого к себе отношения со стороны горячих латиноамериканских мачо... Какая нервная, впечатлительная девочка, словно она гимназистка, а не капитан спецуры... Тебя такая мотивировка убеждает?

Мазур вспомнил лицо Рамоны, когда она стреляла в водителя той машины – жесткое, совершенно спокойное, губы плотно сжаты, в глазах ледяное безразличие к чужим судьбам... Сказал тихо:

– Не убеждает. Я же помню, с каким лицом она хлопнула того водилу... Девушка с таким складом характера постаралась бы не уходить в сторонку, а жестко поставить на место всяких драных мачо...

– Пожалуй... – сказал Лаврик. – Ну что, будем играть в проницательного Шерлока Холмса и туповатого доктора Уотсона, которому все нужно разжевывать? Или у тебя самого есть кое-какие соображения, как называется то, во что тебя впутали?

– Ну... – сказал Мазур, ощутив нечто вроде тягостной тоски. – Если подумать...

Лаврик цепко глянул на него:

– Соображения у тебя есть, но ты не хочешь их называть вслух. Потому что это поперек души. Потому что это – Куба. – Он тихонько пропел: «Куба, любовь моя, остров зари багровой...» Я прекрасно понимаю, мы с тобой одногодки, одни песни пели, одни портреты носили, только со времен революции, Кирилл, прошло едва ли не двадцать лет, а печальный опыт человечества нас учит: когда революционные штормы стихают и начинается более-менее спокойная жизнь, на поверхность всплывает... разное... Так как бы ты все это назвал?

– Контрабанда, – сказал Мазур, ощущая сильнейшее внутреннее неудобство, тоскливую горечь.

– Вот и я так думаю, – кивнул Лаврик. – Шпионаж в пользу третьих стран исключаем автоматически: во-первых, самолет без посадки идет на Кубу, во-вторых, что-то великоват груз для шпионских материалов. Бывают, конечно, исключения, когда сопрут нечто крупногабаритное – новую ракету с истребителя, центнер документации – но для нашего случая это не годится. Хотя бы оттого, будем циниками, что здесь у нас нет ничего такого, изрядно весящего и объемного, что кубинцы возжелали бы у нас спереть. Да и не спирали они до сих пор у нас ничего... Старая добрая контрабанда. Из Бангалы много чего дорогостоящего можно вывезти... Чем и занимается масса народу – и твоя Рамона тоже, как выяснилось... Неплохо придумано. Весьма. Ты по-испански ни в зуб ногой, ни одной накладной прочитать не мог. А там, очень может быть, черным по белому накалякано, что какой-нибудь сто сорок пятый отдельный секретный батальон связи Советской Армии отправляет кубинским коллегам двести кило секретной спецаппаратуры... Что удостоверено подписью представителя означенного батальона К. Мазура. Вполне возможно, что-то такое есть. Не зря же она тебя вперед выпихнула... Летунам, по большому счету, наплевать, что они везут, особенно военным, не привыкшим задавать лишние вопросы. Были бы документы в порядке... Я так прикидываю, вряд ли это первый случай. Не зря ж она три месяца водилась с тем вертолетчиком. Который, кстати, погиб как-то странно. Я тут посидел с местными... понимаешь, в том районе, где он упал, не должно было быть ничьего ПВО. А те, кто в конце концов добрался до места падения, отчего-то уверены, что взрыв произошел на борту. Может, он, осмотревшись, стал задавать неудобные вопросы... Или просто выработал свой ресурс.

Пытаясь улыбаться весело, Мазур спросил:

– Хочешь сказать, что и для меня предусмотрен некий ресурс?

– А запросто, – серьезно сказал Лаврик. – Может, тебе ресурса отведено даже меньше, чем тому летуну. Он-то был простой летун, а ты, о чем красотке прекрасно известно – хитрый спецназ. Мало ли что тебе в голову придет... Ты этот вариант имей в виду и не расслабляйся.

– Тут расслабляйся не расслабляйся... – поморщился Мазур. – Если она мне ночью сыпанет в вино какую-нибудь гадость, не оставляющую следов, но останавливающую сердце – хрен от такого убережешься...

– Ну, не будем так уж пессимистично, – ухмыльнулся Лаврик. – Что-то мне не верится, что тебя собрались использовать, как одноразовый инструмент. Очень уж перспективная фигура прикрытия. К тому же тебя, в отличие от того вертолетчика, можно крутенько шантажировать...

– Это, интересно, чем? – пожал плечами Мазур. – Тем, что я с ней спал? Глупости, она прекрасно должна понимать, что мне за такие забавы выговор влепят, ну, строгий...

– Да я ж не про то, – щурясь в пространство, сказал Лаврик. – За другие забавы и под военный трибунал попасть можно, что бангальский, что наш...

– Что за херня? – сердито спросил Мазур.

– Да никакая это не херня... – Лаврик извлек из нагрудного кармана несколько фотографий и сунул Мазуру. – Поищи знакомого.

Знакомый отыскался на втором по счету снимке – тот самый пожилой кафр, на которого и была устроена засада, которого брал сам Мазур.

– Узнал, – сказал Мазур.

– А хочешь знать, кто он такой? – скучающим тоном спросил Лаврик. – Никакой не наркобарон и не главарь контрабандистов. Это, чтоб ты знал, майор Алентейру из местной спецслужбы. Как раз и занимался контрабандными тропками – и, видимо, невзначай подошел слишком близко к чему не следовало...

– Шутишь, – севшим голосом произнес Мазур.

– И не думаю, – со вздохом ответил Лаврик. – Мы с ним не пересекались, но, по отзывам, хваткий был дядька, копать умел, и если уж садился на хвост, то не слезал...

– Был?

– Точно пока что ничего неизвестно, – сказал Лаврик. – Но интуиция мне вещует, что – был... Что-то мне не верится, что ему могли развязать язык – с него еще при португальцах в охранке пытались шкуру драть, да без толку. Упертый человек... Когда вы уезжали от того места, ты никаких новых участников не заметил?

Мазур нерешительно сказал:

– Вроде бы, когда отъезжали, сзади появился еще один фургончик...

– Все сходится, – кивнул Лаврик. – Обязан был быть кто-то третий. Потому что общеизвестная версия происшедшего такова: неизвестные супостаты подстерегли в укромном местечке машину майора Алентейру и шарахнули по ней из базуки. Во всяком случае, именно такую картину местная полиция и обнаружила, примчавшись по сигналу бдительных граждан: догорающий остов машины, и в ней четыре трупа в состоянии, неподходящем для опознания. Поодаль, в рощице, нашли и трубу – стеклопластиковый тубус от одноразового «Крокетта», ты эту хреновину должен знать... Неплохая имитация террористического акта. Конечно, была третья машина. Подвезли какого-то жмурика, в темпе загрузили на место майора, шарахнули из «Крокетта» и смылись... Вот этим тебя как раз преотлично можно шантажировать. Дерьмом тебя обмазали качественно. Уважаю, – покрутил он головой. – Профессионалы, бля...

– Ну и что ж теперь делать-то? – спросил Мазур с наигранной бодростью.

– Тебе как раз ничего не надо делать, – сказал Лаврик. – Продолжай в том же духе – тесная дружба, постельные развлечения, выполнение с дурацким видом разных пустяковых поручений. А обо всем остальном дядя Лаврик позаботится. Ему не привыкать в грязи копаться. Вопросов не задавай, ответов все равно не получишь...

– Да понимаю, – угрюмо сказал Мазур.

У него имелись кое-какие свои соображения, но он промолчал – еще и оттого, что не решался произнести такое вслух, очень уж тоскливо было бы тогда жить. У Лаврика наверняка те же самые соображения имеются, быть может, уже давно...